Дверь в Зазеркалье. Книга 1 - Страница 47

– Да, я и не волнуюсь. Ты даже представить себе не можешь, как я спокоен.

Кто-то из толпы подал голос:

– Пошли, Манах. Ты чё, не видишь, это же Серый, на хрена нам эти проблемы.

Манах засмеялся:

– Да, как быстро всё изменилось, Серый. Прошлым летом, если помнишь, всё было по-другому. Ну, хорошо, гуляй пока со своей девочкой. Мы сегодня добрые.

– Я тоже. Гуляйте, ребята.

Манах неуверенно хохотнул, обращая в шутку последнюю фразу Сергея, и компания медленно пошла вдоль притихшей, словно замершей в ожидании, улицы.

Позже, придя в себя, Ирочка сказала:

– А, знаешь, Серёженька, ты изменился. Честно, я бы не хотела, чтобы ты когда-нибудь стал моим врагом.

– Радость моя, ну какой же из меня враг. Враг должен ненавидеть тебя, а это очень сильное чувство. Разве ты можешь сделать что-то такое, за что я тебя мог бы ненавидеть? Не представляю… Ты ведь друг мне, правда?

– Скорее подружка, я ведь девочка. Ты знаешь об этом? – начала свою игру Ирочка.

– Догадываюсь, – засмеялся Сергей, целуя её холодные щёчки, – по некоторым неуловимым признакам.

– По каким это, неуловимым?

– По разным. Вот, например, губки, глазки, – говорил он, продолжая целовать её. – А ещё ножки, а также, прости, твоя просто обалденная попка….

– Я уже чувствую, как ты хочешь обидеть беззащитную девушку.

– Боже упаси, ты же знаешь, как мне нравится эта девушка, впрочем, как и эти глазки, губки, ножки…

– Ну, хорошо, будем считать, что ты прощён. Только, пожалуйста, если не трудно, повтори, что ты там говорил о моей попке. Что в ней такого особенного, и чем она тебе так нравится?

Так они могли обмениваться ничего не значащими фразами до бесконечности. В этом была своя неповторимая прелесть, свойственная той чистоте отношений, которая только и возможна разве что в их возрасте, весной, таким вот тихим и чуть морозным вечером.

В начале апреля резко потеплело. Бурными ручьями ушли остатки снега. На оголившейся и ставшей враз некрасивой земле стали отчётливо видны следы зимнего мусора. По нему, поругиваясь, бродили в поисках пищи горластые грачи. Вскоре набухли почки на деревьях, а на просохших пригорках робко выглянули, нежась под солнцем, изумрудно-зелёные травинки. Жизнь после зимней спячки возвращалась радостно и нетерпеливо.

Со всей этой весенней прелестью потянулись к свежему воздуху центральной части города и стаи пацанов с окраин. К взрослой шпане добавилась подросшая за год молодая поросль. Замершая было с морозами криминальная обстановка возрождалась также быстро, как и листва на деревьях. Снова поползли слухи о драках после танцев в клубе, о нападениях на случайных прохожих. Особенно свирепствовала группа Манаха. Девушек же его имя просто повергало в ужас. Поговаривали, что даже Оса вынужден был останавливать этих отморозков, совсем потерявших от безнаказанности головы.

К вечеру город вымирал. Милицейские патрули можно было увидеть только на центральных улицах. На окраинах города они опасались появляться. Вылетевший из темноты арматурный прут не разбирал кто перед ним: мент, или случайный прохожий. Местный участковый Николай Дунаев, по прозвищу «Дунай», вместе со своим братом, служившим у него в подчинении, был просто бессилен что-либо сделать. По этой причине, а также вследствие избыточного веса, братья старались не отходить далеко от отделения милиции, рядом с которым жили. Так было и уютнее и безопаснее.

Ранним воскресным утром позвонил Орлов. Он был возбуждён:

– Серёга, давай быстро ко мне.

– Что случилось?

– Дёра в больнице, вчера вечером, после тренировки его сильно избили у самого дома.

– Откуда такое известие?

– У меня соседка врач, работает на скорой. Только что пришла со смены и зашла ко мне. Знала, что он мой тренер.

– Серьёзно избили?

– Да, говорит, что серьёзно. Повреждены шейные позвонки, перелом руки, раны на голове, на теле. Били чем-то тяжёлым, ногами. Говорит, что хирурги часа два над ним работали.

– Иду, минут через двадцать буду у тебя. Обзвони наших, пусть все собираются на базе. Пока.

Через полчаса они были в больнице. Как выяснилось, Дёра лежал в одиночной палате и к нему никого не пускали. Строгая сестричка в белом накрахмаленном халате и такой же шапочке, лет восемнадцати на вид, стояла насмерть.

– Не пущу, и не уговаривайте даже. Исаак Маркович меня убьёт.

Старого хирурга Ройзмана с его непревзойдённым мастерством и безотказностью в городе знали практически все. Рассказы о его необычных выходках напоминали лучшие еврейские анекдоты. Понимая, что все мы ходим под Богом, Ройзмана категорически было запрещено трогать кому-либо, независимо от возраста, пола и территориальной принадлежности. Пожалуй, это был единственный человек в городе, который в любое время суток по причине крайней рассеянности мог забрести куда угодно. Обнаружив, что заблудился, он запросто мог обратиться к распивающим на природе водку людям на редкость непрезентабельного вида с просьбой отвести его домой. И те, придя в себя от изумления, прерывали своё жизненно важное занятие на самом интересном месте. Они деликатно брали его под руку и вели, поддерживая светскую беседу, с тем, чтобы передать врача в заботливые руки жены Цили Семёновны, долго ещё удивляясь потом витиеватой речи старого чудака, столь необходимого людям в этой беспокойной жизни.

– Скажите, девушка, а где я могу видеть Исаака Марковича? – прервал разгневанную сестричку Сергей.

– В ординаторской, но я очень не советую его беспокоить.