Во время первой мировой войны, суть которой для многих крестьян была непонятной, его призвали в действующую армию. В первом же бою, по воле судьбы Егор был взят в немецкий плен. В лагере содержалось чуть больше пяти тысяч человек. Кормили плохо, но жить было можно, хотя и скучно. Узнав, что немцы предлагают обучить желающих ремеслу, дед, не раздумывая, согласился. Он стал учиться плотницкому и столярному делу. Через год он уже сносно болтал по-немецки и проявлял удивительную сноровку в деле обучения. Приостановившаяся было жизнь стала приобретать новый смысл.
В шестнадцатом году разразилась эпидемия брюшного тифа. К этому времени в лагере оставалось около трёх тысяч военнопленных. Каждый день умирали десятки и сотни людей. К окончанию эпидемии в живых осталось двое – врач и дед. Врач поил его соляным раствором – рапой. Благодаря этому, а также удивительному здоровью, которое впоследствии передалось его детям, дед выжил.
Домой в забытую богом и сильно опустевшую деревеньку Кащеево Орловской волости дед вернулся уже после революции. Восстановил полуразрушенный родительский дом, женился на тихой соседской красавице Аглаюшке и стал жить. Так случилось, что их захолустье обходили стороной вихри гражданской войны, свирепым огнём полыхавшей по всей бывшей империи. Лишь докатывались слухи о белых и красных, о братоубийственной бойне, потом о комиссарах и продотрядах. Слухи были плохие. В воздухе витали признаки грядущих перемен и, судя по тем же слухам, ничего хорошего они не несли. Так оно и оказалось.
Приехавшие в Кащеево представители новой власти подивились убогости их жизни, прочитали сельчанам лекцию о политическом моменте и создали товарищество по совместной обработке земли. Главой товарищества единогласно избрали деда. После этого представители власти уехали и пропали на целых два года.
Приехав повторно, товарищи были крайне удивлены и раздосадованы. Вокруг в волости всё шло вкривь и вкось, а в убогом селе Кащеево, оставленном без присмотра, народ жил по тем временам весьма неплохо. Дед, памятуя немецкую дисциплину, хорошо организовал работу в селе. В этой организации каждому нашлось своё место. Сообща поставили крупорушку и маслобойню, увеличили общественное стадо. Благоприятствовала погода, подарив подряд два урожайных года, да и народ в селе подобрался работящий и непьющий. Стали рождаться дети. Одним словом, жили по тем временам неплохо. Можно сказать даже, хорошо жили.
Новой власти всё это очень не понравилось. Шутка ли, кулацкое село, не к ночи будь сказано. Вскоре объявился продотряд. Продукты у сельчан вычистили так, что предстоящая зима стала казаться грядущей катастрофой. Дед по просьбе односельчан поехал в район. Ему не верилось, что новая власть могла позволить себе такое воровство. Там ему быстро растолковали, что власть народа, руководствуясь великим учением товарища Ленина, может себе позволить многое, практически всё, что угодно, и строго настрого велели ехать домой.
По дороге его догнал односельчанин, переехавший незадолго до этого жить в город и служивший истопником в райкоме. Волнуясь и озираясь по сторонам, он почему-то шепотом поведал, что деда решено показательно раскулачить. «Бери семью, Егорша, – посоветовал он ему, – и уезжай куда-нибудь, лучше на Донбасс, там легче затеряться. А то, неровён час, выселят вас в Сибирь, так и сгинете там с малыми детьми, на зиму-то глядя».
Вернувшись домой, дед, как мог, объяснил односельчанам особенности политического момента. После этого он забрал жену, двоих детей, взял немного вещей и денег, взвалил на плечо свой плотницкий инструмент и глубокой ночью навсегда покинул родное село Кащеево.
После долгих мытарств они осели в Донбассе, в старом небольшом шахтёрском городишке. Сняли у людей пустующий дом, благо деньги были, и стали обживаться на новом месте. Дед начал строить людям дома, мастерить мебель. Платили ему кто деньгами, кто натурой. В очередной раз жизнь стала налаживаться.
Вскоре у них уже было собственное жилье. За образец дед взял устройство немецких домов, которые повидал на чужбине. Деревянный, из лиственницы, на высоком каменном фундаменте дом получился удобный, с большим подвалом, со столярной мастерской и двумя печами для обогрева. К тому времени у них в семье уже было пятеро детей.
Прошли годы. Постепенно вырастали дети и разлетались кто куда. Всем им, отделившимся, дед строил по дому. Рядом с ним по соседству остался жить только Николай с семьёй. Отгремела Великая война, особенно не затронув семью, и снова нужно было строить. И дед, поплевав на негнущиеся от мозолей ладони, строил, строил и строил. Был он не беден. На государство же никогда в жизни больше не работал, помня нанесённую ему в молодости обиду.
Ему уже исполнилось семьдесят шесть, когда дед неожиданно для всех пристрастился к чтению. Печатную продукцию читал обстоятельно, негромко бормоча себе что-то под нос. Прочитанные газеты шли на самокрутки. Дед сам выращивал табак в огороде, мелко крошил топором душистые листья на толстой доске, добавлял какую-то траву, а саму смесь держал в жестяной банке из-под чая. Я любил запах этого табака. Смешанный с ароматом свежих древесных опилок, он придавал особый дух столярной мастерской. Обычно я с книгой в руках лежал на стружках, а дед, пыхтя самокруткой, негромко читал вслух очередную газету. Из кухни доносилась негромкая музыка из настенного радио, пахло свежеиспечёнными оладьями, было удивительно тепло и уютно.
Дед выделял меня из всех своих многочисленных внуков. Он делился со мной мыслями относительно событий, происходящих в мире, рассказывал о своей жизни, расспрашивал о книгах, которые я читал. Меня всегда поражала простота и глубина его рассуждений. Не испорченный образованием ум деда постигал сложные вещи интуитивно, и ход мыслей нередко приводил к столь необычным выводам, что они ставили в тупик даже его начитанного внука. Нам было хорошо вдвоём – старику, прожившему долгую непростую жизнь, и подростку, ещё только примеряющему свои силы.