Дверь в Зазеркалье. Книга 1 - Страница 148

148

Борис Маркович всем туловищем повернулся к Сергею:

– Я Вам дам за них две тысячи настоящих американских денег. И, замечу, хотя мог бы этого и не делать, что это очень большие деньги. Как Вам такое предложение?

Сергей улыбнулся:

– Я придерживаюсь того мнения, что деньги, а тем более большие, портят слабую человеческую натуру, и поэтому скажу Вам – нет, безмерно уважаемый мною Борис Маркович.

– Я всегда знал, что Вы таки умный человек, Серёжа, но всё равно жаль: вы меня понимаете. Ну, тогда по делу… Вы уже догадались, но глубоко не в курсе, что Вам повезло: перед нами часы, сработанные в мастерской знаменитого Павла Бурэ. Серебряный корпус, такая же цепочка, золотая внутренняя крышка, золотые головки завода хода часов и боя. Пружина боя, надо полагать, сломана, но это не страшно, заменим. Часы требуют основательной чистки, смазки, регулировки, но в целом – состояние просто великолепное. Работа будет стоить три сотни долларов, для таких часов это совсем не дорого. Вы согласны?

– Разумеется, мне даже кажется, что цена работы несколько занижена.

– Простите, а удовольствие! Во сколько Вы, мой юный друг, оцените удовольствие, которое я получу от этой работы?

Сергей, улыбаясь, развёл руками:

– Не смею перечить и с нетерпением буду ждать окончания Вашей работы.

Через две недели Сергей держал в руках отсвечивающие благородным тусклым блеском часы, мягко отбивающие каждый час и проигрывающие мелодию Моцарта при открытии крышки. Впоследствии, глядя на них и ощущая в руках холодок металла, он часто задумывался о том, как сложилась судьба безвестного Алёшеньки в те суровые годы на переломе эпох. Скорее всего, она была печальной.

Следующим интересным приобретением стала старая Библия, которую Переверзев совершенно случайно обнаружил на дне ящика с книгами, брошенного кем-то после очередного рыночного дня ввиду полной ненадобности. Без обложки, неприглядная внешне книга в целом хорошо сохранилась. Заглавные буквы в начале каждой страницы были цветным и словно нарисованными вручную. Она была богато иллюстрирована гравюрами, переложенными листами тонкой полупрозрачной бумаги. Увидев всё это, Переверзев в который раз удивился отсутствию элементарного любопытства у людей.

Сейчас, после реставрации, Библия в тяжёлом кожаном переплёте тёмно-коричневого цвета, с бронзовыми застёжками и обновлёнными страницами занимала достойное место на полке за стеклом в кабинете Сергея.

И последняя находка случилась у него около года назад в конце ноября. Осень была удивительно тёплой, днём воздух прогревался до пятнадцати-двадцати градусов. Кое-где на деревьях проклюнулись почки, по-весеннему ярко зеленела трава. Знающие люди усматривали в этом близость 2012 года.

Переверзев, чувствуя нарастающее раздражение от бесполезно убитого времени, медленно шёл вдоль ряда выставленных на обозрение вещей. У кресла-качалки он остановился. Кресло продавалось давно. Изящная вещь была в хорошем состоянии, и каждый раз, проходя мимо, он подумывал о том, что неплохо было бы приобрести нечто подобное в свой сельский загородный дом, который после развода с женой и переезда её с дочерью в Симферополь, практически пустовал. Сергей представил отреставрированное, покрытое свежим лаком кресло на веранде, откуда открывался сказочно красивый вид на излучину Днепра, на островок неподалёку с одиноко растущей на нём сосной и далёкий лес на противоположной стороне, себя в этом кресле. Наверное, было бы неплохо.

Молодая женщина, продававшая кресло, каждый раз уговаривала его купить его, уверяя, что кресло это память о её бабушке, которой оно, в свою очередь, досталась от своей бабушки. Вещь действительно была старинной, изящной и прочной. В ней с первого взгляда чувствовалась порода, да и цена была вполне приемлемой. Но для покупки кресла всякий раз недоставало какого-то маленького толчка, необъяснимого нюанса, который заставляет человека, часто вопреки здравому смыслу, поступить именно так, а не иначе, переводя ситуацию из размытой и неясной в иное, равновесное, состояние. И в этот раз она, глядя на погружённого в меланхоличное созерцание Переверзева, спросила:

– Ну, что, всё не можете решиться?

– Да что-то не могу, чего-то, понимаете, не хватает, а чего и сам не знаю.

– А Вы добавьте ещё какую-нибудь вещицу, мы с мужем чердак в старом доме освобождали и всё, что можно свезли сюда. Посмотрите, авось что-то приглянется. А я цену сброшу, как оптовому покупателю.

Сергей нехотя подошёл поближе. На плёнке, которая была постелена на землю, лежали дверные замки в пятнах ржавчины, слесарные инструменты, ножи, электробритва «Харьков», подшивки старых журналов и прочая совершенно ненужная ему мелочь. На самом краешке этой груды хлама, придавленная по краям камешками лежала плохо видимая со стороны покупателей картина. И тут Переверзев почувствовал, как у него ёкнуло сердце. Он подошёл поближе, стараясь не выдать свою заинтересованность.

Вырезанная когда-то из рамы, написанная на холсте картина имела сравнительно небольшие размеры, примерно, сорок на шестьдесят сантиметров. Лак, покрывающий изображение, потрескался и местами стёрся. На картине была изображена тихая лунная ночь над широкой рекой. Луна дорожкой отражалась в воде, пересекая реку от темневшего вдалеке острова до стоявшей у берега лодки. На берегу стоял шалаш и горел неяркий костёр. У костра, оперевшись на локоть, лежал мужчина и смотрел на реку. Лицо его в отблесках костра было задумчивым, словно он должен был принять какое-то важное решение и не мог решиться.

148