Дверь в Зазеркалье. Книга 1 - Страница 104

104

– Это хорошо, что всегда. А что же ты в плен попал, если такой крутой?

– Я не крутой, а в плен попал контуженым, без сознания.

– Ясно, ну, снимай рубаху и становись. Ритуал знаешь?

– Да.

Он снял изодранную рубашку и стал напротив. Чуть ниже Мусы ростом, с рельефными мышцами, под которыми совершенно не угадывалась жировая прослойка, кореец в лучах утреннего солнца напоминал хорошо отполированную статую старой работы. По сравнению с ним Муса выглядел массивнее и опаснее. Они поклонились друг другу и заняли боевые позиции. Вокруг стали располагаться боевики, предчувствуя очередное развлечение, которыми была так небогата их жизнь в горах.

Муса сделал скользящий шаг вправо, кореец расслабленно, словно кошка, повторил движение. Некоторое время они двигались по кругу, ощупывая друг друга взглядом, а затем Муса нанёс пробный удар. Тян легко ушёл в сторону. Серию последовавших за этим ударов пленный легко блокировал и незаметно в процессе движения коснулся правой рукой особой точки на туловище противника. Муса мгновенно ощутил какую-то слабость в теле, от которой попытался избавиться, сделав глубокий вдох. И в этот момент кореец словно расплылся в воздухе и в прыжке нанёс удар ногой в голову. Окружающий мир сузился до размеров точки и померк. Муса быстро очнулся и первое, что он увидел, это был пленный в окружении его боевиков с автоматами в руках. По его лицу стекала струйка крови.

– Стоять, – заорал Муса, – я кому сказал стоять. Вы что, с ума сошли? Это же был бой, честный бой двух мужчин. Все свободны, корейца не трогать.

Он размял ладонями голову, разгоняя тяжесть, и подошёл к Тяну.

– Молодец, ты первый, кому удалось меня завалить. Иди умойся, сейчас будем завтракать.

После этого всё в окружении Тяна резко изменилась. Это уже было не жалкое существование пленного, а скорее жизнь уважаемого тренера. Ему выделили отдельную комнату, дали хорошую одежду, питался он вместе с хозяином. Тян рассказал ему о своём детстве, о старом Мастере, который передал ему древние знания о боевых корейских искусствах и философии Пути, о непростой жизни в спецназе. Муса жадно слушал новые для него откровения. Он взял с пленника слово, что тот не будет предпринимать попыток к бегству и научит его хотя бы небольшой части того, что умел сам. За это Муса, перейдя от роли хозяина к роли ученика, обязался выплатить ему хорошие деньги и через год отпустить на свободу. Тян подумал и согласился.

Хозяин оказался хорошим учеником и честным человеком. Он с лёту схватывал всё, чему обучал его теперь уже не пленный, а Учитель, повиноваться которому в соответствии с восточными традициями нужно было беспрекословно. Их схватки становились всё сложнее и интереснее, особенно после того, как Тян показал ему мастерство ведения боя с завязанными глазами. Это был высший пилотаж, которому обучают лишь в редких, очень закрытых школах на Востоке. Иногда приходилось ему тренировать и боевиков Мусы, отношение которых постепенно сменилось от презрительного к почтительно-уважительному.

Однажды вечером за чаепитием Муса спросил его:

– Скажи, а ты не хочешь принять истинную религию – ислам? Стал бы большим человеком в нашем мире.

Тян подумал и ответил:

– Уважаемый Муса, мой Учитель восемь лет наставлял меня на то, как правильно идти избранным Путём. Я ещё мальчишкой впитал его философию, и она полностью соответствует моему представлению об устройстве этого мира. Я обещал своему Учителю никогда не сходить с этого Пути и, прости, никогда не сойду.

Муса опустил голову:

– Правильно ответил, отступников нигде не любят. А скажи-ка, Тян, что говорит твоя философия: человека можно убить или нет?

– Ты же убил тех троих своих бойцов и правильно сделал. Жаль только, что слишком просто умерли, надо было заставить их испытать то, что испытали эти девочки. Это уже моя философия, Муса: бессмысленное зло должно быть оплачено той же монетой, и это будет справедливо. А для тех тварей, что издеваются над детьми, я бы придумал что-нибудь особенное, от чего любителей острых ощущений бы резко поубавилось, а не давал бы им пожизненное, как это принято сейчас в нашем демократическом мире.

– Правильно говоришь, Тян. У меня четыре дочери, и если бы, храни их Аллах, с ними что-то случилось, я бы нашёл этих тварей и заставил съесть собственные внутренности. Они бы у меня умирали долго.

Странно, казалось бы, Тян должен был ненавидеть своего хозяина, в котором одновременно уживались и жестокость, и любовь к детям, но ненависти не было. Суровый человек, выросший в горах, имел свою жизненную позицию, в основе которой лежали вековые традиции, свои принципы, умел защитить себя и свою семью, и его стоило уважать за это.

Прошло одиннадцать месяцев с момента заключённого между ними соглашения. Уже близилось лето, когда на поляну у подножья пологого холма, на котором стоял каменный дом Мусы, больше похожий на крепость, чем на жилище человека, въехали два черных лендкрузера. Из переднего вышел хорошо одетый человек невысокого роста. В сопровождении молодых людей спортивной наружности он неспешно поднялся по тропинке к воротам. Муса, сидевший за столом на веранде, опустил бинокль и крикнул вглубь дома:

– Женщины, накрывайте стол, у нас гости.

Сам же он пошёл навстречу.

– Рашид Исаевич, дорогой, рад вас видеть. Заходите, мой дом – ваш дом.

– Здравствуй, Муса, я тоже рад тебя видеть. Как ты живёшь? Как жена, здоровы ли девочки?

– Спасибо, уважаемый Рашид Исаевич, все живы и здоровы. Проходите, пожалуйста.

104