– Что это, дедушка? – почему-то шепотом спросил я.
– А это, сынок, была война, слышал, наверное. В этой каменоломне немцы наших пленных солдат расстреляли. Перед тем они их сутки здесь держали.
Мне вдруг расхотелось искать клады. Я почувствовал, как дрожу весь от сырого холода и беспричинного страха, представив себе, как сидят и лежат в этой жуткой темноте люди и ждут, когда их расстреляют.
– Дедушка, пойдем отсюда, я замерз уже.
– Идем – идем, – словно очнулся, погруженный в свои мысли дед Макар, – замерз, конечно, здесь всегда знобит, идем к свету, сынок.
Он положил левую руку на стену, постоял немного, склонив голову, и мы ушли. После пронизывающего холода и темноты подземелья снаружи было тепло, глаза слепил солнечный свет. Ощущение пространства и щебетанье птиц постепенно смыли чувство того потустороннего ужаса, что незримо присутствовал во мраке штольни. Мы присели на широкий плоский камень неподалеку от входа. Перед нами был лес, залитый солнечным светом, болотце с лягушками, неровная поверхность дна каменоломни, усеянного камнями разных размеров. Справа за болотцем незамеченный мною ранее виднелся небольшой холм, покрытый аккуратно подогнанными друг к другу каменными плитами.
– Дедушка, а что там? – показал я на холм рукой.
– А там они все и лежат, сынок. Хочу вот памятник над ними поставить. Не знаю какой, правда, ну, да придумаю что-нибудь.
– А почему они здесь, а не на кладбище?
– Так это ж военнопленные, Санька.
– Ну, и что?
– Мал ты еще, не поймешь. Подрасти тебе нужно, Санька. Ладно, пойдем домой, подкормимся немного.
Мы неспешно тронулись в обратный путь. Тягостное ощущение, оставшееся после посещения каменоломни, постепенно стало уходить. По пути дед Макар показал мне неразорвавшуюся мину, зависшую в развилке дерева неподалеку от тропинки, остатки блиндажа, разрушенного попаданием снаряда, осыпавшуюся неровную линию окопов. Когда-то, рассказывал он, в этих местах шли большие бои. Погибло много народу: и наших, и немцев. Но после этого прошли уже более пятнадцати лет, и природа, как и память, старательно зализывала нанесенные ей когда-то раны.
На поляну вернулись уже к полудню, и я почувствовал, что проголодался. Дед Макар положил в угли картофелины и велел мне следить, чтоб не подгорели. Затем он принес грибы и принялся натирать их смесью соли и перца. После этого – подсоленные и поперченные – они были нанизаны на тонкие прутики и размещены над тлеющими углями. По соседству с грибами расположились таким же образом насаженные кусочки сала и хлеба. Вскоре над поляной поплыл непередаваемый аромат готовящейся на костре еды. Я принес воды от ручья, налил в чайник, где уже лежали травы, корешки. Осталось только ждать. Дед Макар расставил на столе тарелки, достал нож и вилки.
– Потерпи еще немного, Санек, скоро поспеет наш обед.
И действительно, прошло не более получаса, и на столе красовалась горка обугленной картошки, отдельно лежали шпажки с грибами и румяным, полупрозрачным салом. Все было непривычно и необыкновенно вкусно: и поджаренное на костре сало, которое я ел впервые, и упругие ароматные грибочки, и душистая изнутри горячая картошка. Все это мы запили чаем с медом, после чего я начал смутно догадываться о том, что такое счастье. От обильной еды, свежего воздуха и короткой ночи меня начало клонить в сон. Дед Макар заметил это и повел меня в шалаш. Там уже была приготовлена постель, и когда он успел только.
– Ложись, Санек, поспишь немного, отдохнешь и станем готовить уху.
Я лег и не заметил, как провалился в глубокий, здоровый сон. Проснулся уже ближе к вечеру и не сразу понял, где нахожусь. В сумерках жилища стояла полная тишина, пахло сеном. Потом как-то сразу вспомнился лес, каменоломня, мрачная сырая штольня. Я быстро надел штаны и вышел наружу. На поляне было безветренно и душно, солнце закрыли низкие облака. Чувствовалось приближение ненастья. Дед Макар, обнажив мощный торс, что-то помешивал в огромном казане. Заметив меня, он улыбнулся:
– Ну, как спалось? Клады не снились часом?
– Нет, не снились, – хрипловатым ото сна голосом ответил я, – а хотелось бы найти, хотя бы чуток…
– Не все сразу, брат Санька, отец еще вернется не скоро. А, кстати, что ты будешь делать со своим кладом, если отыщешь его?
Я растерялся и не смог сразу ответить, никогда не думал, что буду делать с найденным кладом.
– Ну, не знаю… Наверное, маме отдам, она точно знает, что нужно делать, или папе…
Дед расплылся в улыбке:
– Да уж мамка твоя точно найдет, куда его употребить. Правильно мыслишь. Смотри, Санек, сейчас мы с тобой уху доварим и опосля, благословясь, употребим ее. Хотелось бы до грозы поспеть.
Пока я спал, погода изменилась, в воздухе действительно пахло предстоящей грозой. Даже птичий щебет стал как-то реже и тревожнее.
– Дедушка, а можно я в лодке посижу?
– Можно, ты плавать уже умеешь, не выпадешь за борт?
– Умею, я хорошо плаваю.
Плавал я для своего возраста действительно неплохо, сказывалось наличие водоема в огороде. Я залез в лодку и лег лицом вниз на корме. Перед моими глазами, омывая лодку, текла река. Она несла какие-то травинки, ветки, листья. Так было уже тысячи лет. Наверное, такой ее видел и тот древний человек, который был похоронен на вершине утеса, и чьи останки теперь покоятся в музее. Может он так же сидел на берегу, когда был еще мальчишкой, смотрел на бегущую мимо воду и мечтал найти свой клад. И у него, так же как и меня, слегка кружилась голова от причудливого мерцания струящейся воды. Хотя, тогда, наверное, еще и не было кладов, а впрочем, кто знает, может и были. Может, они и по сей день где-то лежат неподалеку, ожидая пока их найдут.